[Kitu]

Немного KHR

Пусть лежит. Хибари/Мукуро.

Хибари/Мукуро. АУ в котором они соседи через дорогу, подглядывать углядкой друг за дру

В доме напротив узкие, длинные окна, всегда чистые; два этажа, фасад, выкрашенный в светлые цвета; всегда аккуратный двор: трава никогда не поднимается высоко, деревья пострижены во всем правилам, красноголовые гномики ютятся по углам друг против друга. В доме напротив пять комнат: большая гостиная, которая переходит в кухню — там плотные жалюзи, которые опускает на ночь, покусывая фильтр сигареты, молодой мужчина с выбеленными волосами и в очках. На втором этаже — спальни, прикрытые мягкими, одинаковыми по замыслу и разными по цветам занавесками. В одной комнате большая двуспальная кровать, в двух других — по одной.

В той, которая слева, живет мужчина с белыми волосами. Он много сидит за столом у стены, часто включает-выключает настольную лампу из «Икеи», и всё вокруг него обложено книгами и расчерчено какими-то странными схемами в духе да Винчи.
Если окно открыто, можно услышать, как иногда он вскакивает, роняя стул, и выкрикивает неразборчивые ругательства на смеси японского с итальянским. Можно узнать «ке каццо» — а дальше начинается непереводимая игра слов.
У него на тумбочке — россыпь колец с черепушками, подвески с черепушками и клыками — амулеты — и, наверное, даже пижама с черепушками. Мукуро не знает: никогда не видел его в пижаме.

В отличие от второго.
Окно его спальни как раз напротив окна в спальне Мукуро, и иногда он замирает, чтобы украдкой подглядеть за новым жильцом на своей улице. Чаще всего вечером, потому что днем Мукуро работает в кабинете, а он как раз напротив почти всё время пустующей комнаты с большой кроватью — но когда там задергиваются шторы, как правило, днем, он всегда хватает ноутбук и спускается вниз.
Так вот, у второго пижама из черного шелка. Она блестит глянцем в точности, как его волосы, а аккуратные серебристые швы на воротнике и по кромкам рукава придают ей сходство с кителем, а не свободной рубашкой.
Мукуро не знает его имени, но про себя зовет Стариной Хмуром — за строгий взгляд и одинаково спокойное в любой ситуации лицо.
Иногда он подолгу сидит в пристроенном у дальнего угла кресле с книгой, переворачивает страницы, а когда падает стул в комнате соседа, только и делает, что дергает бровью.

Вообще-то он ужасно неинтересный объект для наблюдений по сравнению со вторым — тот всё время носится, трясет головой, с кем-то ожесточенно спорит по телефону, играет в дартс, чирикает в блокноте, топает под фоновое журчание телевизора и иногда улыбается Наги, которая кашеварит по утрам.
Он всегда сам забирает почту, всегда сам сортирует ее в несколько стопок, он всегда чем-то занят. Он — воплощение движения, суетливого, но бесконечного.
Мукуро кажется, что когда он ложится спать, то вертится в кровати, словно кто-то вживил ему под острые лопатки вечный двигатель.

На деле ему всегда такие и нравились — подвижные и суетливые, как его шурин. Он тоже красит волосы в белый и не может усидеть на месте. Его близкий приятель, который иногда заглядывает на семейный ужин, напротив — воплощение унылого спокойствия. Когда Мукуро на него смотрит, ему кажется, что шампанское киснет в бокале.
Он вовсе не любит хмурых и статичных людей, но начал играть в подглядывание из-за этого — в черной пижаме и строгим взглядом.

Он возвращался домой после полудня. Светило яркое осеннее солнце. Въезд к его дому загородил грузовик. Мукуро уже захотел ругаться, но вдруг навстречу ему вышел человек — с черными волосами и серыми глазами. Посмотрел прямо перед собой так, что екнуло сердце, положил невозможно красивую тонкую руку с выступающими косточками и четкими венами поверх коробки и с акцентом, но по-английски сказал: «Уже уезжает» — будто умел читать мысли.
Мукуро моргнул пару раз — прогнать, прогнать наваждение — и услышал, как чей-то резкий крик распугал голубей:
— Эй! Тащи уже эти сраные книжки сюда, что застыл! — донеслось с крыльца.
Его новый сосед — один из двух — поправил рукава темно-серого свитера, развернулся и исчез.

Вечером Мукуро снова увидел, как он задумчиво протирает прутья птичьей клетки, стоящей у окна. Снова увидел руки — узловатые гибкие пальцы, узкие ладони, косточки под тонкой бледной кожей. Он подавился чаем и кашлял так, что Наги ворвалась в комнату и спросила:
— Всё в порядке?
— Всё в порядке, милая, — сдавленным шепотом ответил Мукуро и закрыл глаза.
Но даже так он видел бледную-бледную кожу и выступающие косточки на запястьях.
А его сосед, даже стоя у окна, не видел ничего, кроме желтенькой канарейки. И оказалось, что, если исподтишка поглядывать на него, лежа на кровати за листанием ленты или набрасывая план сюжета, можно узнать еще больше.

Осень сменила зима — и Мукуро узнал, что на Рождество его соседи пьют какао и зеленый чай, не наряжают елку и не задвигают штор в спальне с кроватью на двоих. Потом они куда-то уезжали, возможно, в Японию, как и многие из тех, кто жил в этом районе, затем вернулись.
Мукуро перед сном пошел опускать жалюзи, и в полумраке рассмотрел белый лоб под черными, жесткими волосами. Старина Хмур стоял и вглядывался в темноту. На всякий случай Мукуро поспешил опустить жалюзи, сдергивая заколки с челки, и не увидел вспыхнувшую и тут же погасшую улыбку на чужих губах.

За зимой пришла весна — всё вокруг цвело, его соседи пропадали с ночи до утра, да и он сам почти не работал дома.
В апреле они сталкивались по вечерам возле домов, коротко кивали друг другу и расходились — все встречи были у Мукуро со вторым жильцом. Другой приходил затемно. Утром, когда Мукуро уже вовсю собирался, тот еще спал: занавески плотно закрывали его окно и от солнца, и от посторонних глаз.
На какое-то мгновение стало страшно — вдруг он догадался, вдруг счел его сумасшедшим? С глупым внутренним напряжением Мукуро ожидал чего угодно: нового грузовика, новых жильцов, звонка в дверь и даже кулака в лицо.
Но ближе к лету, сменив черный глянец на матовый фиолетовый, его сосед снова стал садиться в кресло и подолгу читать, не закрывая окна до глубокой ночи. От сердца отлегло.

В дверь позвонили — Мукуро бросил взгляд на часы. Странно, для Наги рано, для ее муженька тем более, он вернется со сборов только в июле. Нехотя встав с дивана, он по привычке закрыл ноутбук: там еще черновой текст, и если это снова Гамма пришел ездить ему по мозгам, то лучше ему не видеть, что он пишет вместо нового сценария. Волосы лезли в глаза: без заколок — он недавно потерял последнюю — стало совсем неудобно. Стричься не хотелось, купить новые он забывал и собирал волосы на карандаш. Но раз гости…
Мукуро дернул на себя светло-коричневую дверь. Подготовленная заранее улыбка разбилась о прямой и спокойный взгляд серый глаз. Невероятно красивые руки держали белый конверт.
— Ваше? — спросил его сосед.
Солнце ударялось лучами о черную макушку, Мукуро щурился от контрастов и не сразу сумел — всё плыло и слегка покачивалось — рассмотреть хотя бы адрес дома.
— Попало в наш ящик. Это же ваш дом? — вернул его к реальности спокойный голос.
— Да.
Вытянув руку, Мукуро коснулся теплой кожи. Выдохнул рвано, схватился за кончик конверта и почувствовал, как мягко его пальцы задевают чужие. Ему стоило больших усилий не пялиться, не дышать чаще приличного и унять пробежавшую по телу дрожь.
— Спасибо, что принес, чая нет, вина тоже…
Мукуро попытался закрыть дверь — помешала резво подставленная нога в лакированном ботинке.
— А, — произнес его сосед и полез в карман.
Через мгновение он, едва заметно улыбаясь, протягивал Мукуро несколько новых заколок в картонной упаковке.